и Алексей лишь бросил: «Что вы…» Схватил за скобу таз и будто даже показно, легко запрыгал к крану.
Когда вернулся, Галкин уже скатил с себя пену. Поставив тяжелый таз, Алексей опять уселся рядом и тут задал тот самый вопрос, на который так не любил отвечать, когда спрашивали его:
— Где это вас, а?
Галкин, казалось, не сразу понял, потом словно с любопытством взглянул на свою изуродованную ногу и ответил:
— А, это? Под Сталинградом.
— Крепко, — кивнул Алексей. — Миной?
— Осколочным. Я только из блиндажа… Он как ждал меня…
— Подразделением командовали? — продолжал Алексей, полагая, что в своем интендантском положении Галкин оказался уже после ранения, и потому внутренне смягчая к нему отношение как к тыловому вояке. Но Галкин лишь помотал головой:
— Нет, я всю войну начфинил.
— Кассира, значит, поцарапало, а касса целой осталась? — пробовал пошутить Алексей.
— Ящики у меня до конца невредимыми были, — всерьез продолжал Галкин. — Только я не кассиром служил. Начфином полка.
Больше вопросов Алексей не задавал. Мылись молча. Потом, как-то не сговариваясь, вместе и завершили банную операцию. В раздевалке оказались поблизости. Затем пили пиво на лестнице в банном буфете у прикрытой клетчатой клеенкой стойки. И домой шли вместе.
Улица уже погрузилась в сумерки. В синем, мутноватом тумане зажглись фонари. Шли мимо слабо светившихся окон первых этажей. Потом пересекли сквер с памятником. Через него катила отчаянно скрипящую коляску с двумя детьми молоденькая женщина. За ней несла тяжело нагруженную сумку полная женщина постарше.
— Смазать колеса бы надо, — оглянувшись, бросил Алексей.
— Идет все-таки жизнь, идет, — сказал вдруг Галкин. — А ведь думали они, а?!
Он не договорил, но Алексей отлично понял, про что шла речь, кто это «они» и что именно «думали».
Вот и все, кажется, что проговорили они оба за всю дорогу. Но казалось потом Алексею, что говорили они с Галкиным немало и понимали друг друга сполна.
Тот субботний вечер хорошо запомнился, и не только потому, что впервые заставил его по-новому взглянуть на одного из презираемых соседей, а еще по обстоятельствам куда более для него, Алексея, значительным.
В пивную он после бани не пошел.
Мало того, что суббота и народу там, понятно, шумело до черта, а еще почему-то и не хотелось.
Решил устроить себе домашний ужин. Пусть и в одиночестве. В одиночестве, может, даже и лучше…
Приняв такое решение, поднялся и, снова надев бушлат, направился в гастроном на Невский. У кассы в коммерческом магазине сновали назойливые личности. К одним приставали — не продадут ли те лимитную карточку, другим, наоборот, предлагали их купить, дескать все равно так дешевле продукты выйдут.
Алексей с презрением отпихнул от себя прыщавого коммерсанта:
— Иди-ка ты, гнида, пока…
Тот мигом затерялся в толпе.
Алексей купил маленькую водки, граммов двести зельца, копченую сельдь. Хлеб дома был. Ничего, славный будет пир. Можно позволить себе такое удовольствие.
С покупками вернулся в квартиру. Когда проходил через кухню, увидел — там собралось все ее женское население. На Алексея взглянули с любопытством. Может, удивились, почему дома в такой час, а может, по причине его неожиданной трезвости.
На кухне и во всей квартире стихло. Отхлопали двери в передней. Уходили парочками соседи, наверно в кино. Вечер субботний — законное дело.
И вдруг необыкновенно тоскливо и одиноко почувствовал себя Алексей. Не в радость была и ожидавшая на подоконнике водка, и коммерческая закуска. Привязалась шальная мысль. Как ни гнал — не отвязывалась. Почему он такой молодой — и разнесчастный? Кто его проклял, что он должен куковать в одиночестве? За что ему это? Разве не отдал за других все, что имел в своей небольшой жизни?
Встал, прошелся по комнатке, натянул фланелевую форменку — ничего еще была, держалась.
Идти куда-нибудь, идти немедленно! Выпить разом вот эту чекушку — и в разгул.
Схватил было уже бушлат и вдруг с силой бросил его.
Куда идти?!
Минут через пять из коридора постучал в дверь к Ане.
Если бы потом спросили, почему так сделал, ответить бы не сумел. Надо было кого-то видеть, ну и решил посмотреть, как живет соседка.
А жила Аня удивительно, как ему показалось, хорошо. Чисто в комнате. На окне занавеска, и лампа под бумажным абажуром. Застелена постель, и подушки прикрыты кружевной накидкой. Еще какой-то коврик возле кровати. Со стола свисает намытая клеенка. Как это она, когда все успела? А сама Анька у стола в белой кофточке, юбке и шлепанцах на босу ногу. Она держала в руках электрический утюг.
Когда он появился в дверях, Аня, кажется, хотела спрятать утюг за спину и залилась краской.
— Я чуть-чуть… Я только блузку.
Только тут он сообразил, в чем дело. Испугалась того, что он застал ее за «незаконным потреблением электроэнергии». На электричество был установлен строгий лимит. Перерасход грозил отключением света во всей квартире. Между жильцами была договоренность — плитками и утюгами не пользоваться. Но все это была ерунда. Утюги и плитки потихоньку жгли все, да помалкивали. Ну а Анька, наивная душа…
И такое было в ее растерянности простодушие, что Алексей рассмеялся:
— Да я не затем. Гори они…
Хотелось ему быть сейчас простым и веселым. Не спугнуть ее. Спросил вдруг почему-то на «вы»:
— Собирались куда?
— Да нет, так.
Аня вытащила вилку из штепселя.
— Может, поужинаем вместе? — сказал Алексей. — Скука тут. Никого нет.
И Анька, наверно, не так поняла его. Она растерянно огляделась вокруг и пожала плечами.
— Да у меня нет ничего.
— Порядок, — кивнул Алексей. — У нас кое-что найдется.
Он торопливо зашагал по коридору к себе. Когда вернулся с продуктами, увидел, что дверь в Анину комнату была по-прежнему раскрыта. Прошел к столу и положил покупки на клеенку.
— Вот, что есть.
Аня затворила за ним дверь. Потом сказала:
— У меня кабачковая икра и конфеты. Садитесь…
Не знала, видно, как его называть, и он подсказал:
— Алексей Прокофьевич. Алексей, сын божий… А вообще-то Лешка, и все.
— Леша, — сказала Аня. — Леша — это хорошо. Так и звать вас можно?
— Пойдет. Только почему «вас»? Кто мы такие?
Аня быстро и умело захлопотала у стола. Вытащила тарелки и блюдечки. На клеенку легли нож и две алюминиевые вилки. Отыскалась стопка и зеленая пузатая рюмка толстого стекла. Копченая селедка была нарезана на кусочки и уложена, будто целехонькая. Алексей с удовольствием наблюдал за тем, как быстро и ловко со всем этим справлялись Анины руки.
Затем она очистила головку лука и настругала его тонкими ломтиками. Положила их плашмя на тарелку и полила
